Корнилов, Нахимов, Тотлебен, Истомин просто перестали в эти дни считаться
с ушедшим и уведшим свою армию главнокомандующим. По желанию Нахимова они
решили высшую власть по обороне города в эти дни вручить Корнилову.
Положение становилось отчаянным, и Меншиков решительно не знал, как
избегнуть близкой и, казалось, неминуемой катастрофы. "Что делать с флотом?"
- спросил Корнилов. "Положите его себе в карман", - отвечал Меншиков.
Корнилов настойчиво требовал приказаний насчет флота, и приказание было
Меншиковым отдано: "Вход в бухту загородить, корабли просверлить и
изготовить их к затоплению, морские орудия снять, а моряков определить на
защиту Севастополя".
Что было делать? На совете, который 9 сентября, на другой день после
Альмы, Корнилов собрал в Севастополе, он предложил флоту выйти в море и
атаковать неприятельские суда. Гибель была почти неизбежна, но, погибая,
русский флот все же нанес бы серьезный вред неприятелю "и уж, во всяком
случае, избег бы постыдного плена". Он указал при этом на большой видимый
беспорядок в диспозиции неприятельских судов.
Этот отважный план одними присутствующими был одобрен, другими не
одобрен.
Тотчас после заседания Корнилов поехал к Меншикову и заявил, что выйдет в
море и нападет на неприятеля. Меншиков категорически отказал, раздражился,
видя, что Корнилов стоит на своем, и снова приказал затопить суда.
С рассвета 11 сентября началось потопление судов. Было затоплено пять
кораблей.
14 сентября Нахимов подписал свой знаменитый приказ: "Неприятель
подступает к городу, в котором весьма мало гарнизона: я в необходимости
нахожусь затопить суда вверенной мне эскадры и оставшиеся на них команды с
абордажным оружием присоединить к гарнизону. Я уверен в командирах, офицерах
и командах, что каждый из них будет драться как герой; нас соберется до трех
тысяч; сборный пункт на Театральной площади".
Потопление оставшихся судов было приостановлено, как только появилась
слабая надежда на то, что неприятель по какой-то непонятной причине
отказывается от мысли немедленно штурмовать Севастополь.
Когда капитан Лебедев, посланный Меншиковым с Мекензиевой горы в
Севастополь, прибыл туда 13 (25) сентября, то Корнилов допустил его в
заседавший как раз военный совет.
Корнилов так сформулировал вопрос, который он предложил совету: "Что
предпринять по случаю брошенного на произвол судьбы князем Меншиковым
Севастополя?" Можно легко поверить, что Корнилов в Самом деле "умышленно
невнимательно" обращался при этом с посланцем Меншикова. Нахимов был мягче и
расспрашивал Лебедева об армии, уведенной Меншиковым. Но кончил вполне в
нахимовском стиле. Лебедев по окончании вопросов спросил Нахимова, в свою
очередь, что же ему доложить светлейшему о действиях в Севастополе. "А вот
скажите, что мы собрали совет и что здесь присутствует наш военный
начальник, старейший из нас всех в чине, генерал-лейтенант Моллер, которого
я охотно променял бы вот на этого мичмана". И Нахимов указал на входившего
Костырева. Генерал Моллер, услыхав, что речь идет о нем, приподнявшись,
обратился к Павлу Степановичу, но, узнав о предмете разговора, опять сел. И
не только "опять сел", но заявил, что добровольно подчинится младшему в чине
Корнилову. Да и как после подобных комплиментов Нахимова мог бы он поступить
иначе?
Корнилов не только убежден был, подобно Тотлебену - да и подобно
подавляющему большинству русских командиров, - что союзники могли легко
овладеть Севастополем сейчас, после сражения при Альме, но он вплоть до
18(30) сентября считал немедленную гибель города очень вероятной, поскольку
Меншиков не прислал подкреплений.
Тотлебен смотрел в эти дни на положение вещей так же мрачно, как Корнилов
и Нахимов: "Наше положение в Севастополе было критическое: ежеминутно
готовились мы встретить штурм вдесятеро сильнейшего неприятеля и, по крайней
мере, умереть с честью, как храбрые воины... Севастополь... с сухопутной
стороны не был почти совсем укреплен, так что был совершенно открыт для
превосходных сил неприятельской армии. Начертание укреплений и расположение
войск поручено мне адмиралом Корниловым. Нам помогает также храбрый адмирал
Нахимов, и все идет хорошо... Случались дни, когда мы теряли всякую надежду
спасти Севастополь; я обрекал себя уже смерти, сердце у меня разрывалось..."
Но именно с 18 сентября, когда он писал это письмо, положение уже кажется
ему лучше, чем было до сих пор: появилась первая надежда, что Меншиков
усилит севастопольский гарнизон и пришлет подмогу.
18 сентября Меншиков, наконец, приблизив свою армию к Севастополю,
побывал в городе, виделся с Корниловым и предупреждал его, чтобы впредь он
не беспокоился, если действующему отряду потребуется сделать еще
какую-нибудь диверсию затем, чтобы отвлечь внимание неприятеля от
Севастополя. Но Корнилов плохо верил в стратегию главнокомандующего и
упорствовал на необходимости усилить гарнизон, и князь, "снисходя на
односторонний взгляд еще неопытного в военном деле адмирала, уважая
лихорадочную его заботливость о сосредоточении себе под руку всех средств к
обороне Севастополя, главное же - сознавая, как важно ободрить столь
незаменимого своего сподвижника", согласился. Другими словами, Меншиков в
это время не очень уверенно себя чувствовал и не решился спорить с
Корниловым.
Тотчас же из команд, снятых с кораблей, стали формироваться батальоны под
начальством корабельных командиров для действия на берегу.
Нахимов все эти дни - 12, 13, 14 сентября и дальше - непрерывно перевозил
орудия с кораблей на береговые бастионы, формировал и осматривал команды,
следил за вооружением батарей Северной стороны.
2 октября Нахимов вывел оставшийся пока русский флот из Южной бухты и
расставил суда так умело и счастливо, что до последнего дня своего
существования они могли оказывать максимальную возможную помощь обороне
Севастополя.
Начиная с 20 сентября артиллерийская перестрелка между Севастополем и
неприятелем стала несколько усиливаться. Приготовления с обеих сторон
принимали все больший размах. Близилось страшное 5 октября.
Все усиливалась и грандиозно развивалась в самых разнообразных
направлениях неутомимая деятельность Нахимова по обороне. Они с Корниловым
соперничали, выказывая неслыханную отвагу (этим в Севастополе было трудно
удивить, но они оба все-таки удивляли и матросов и солдат), а также
проявляли быструю находчивость и распорядительность. Тотлебен уже начал свое
дело, и Корнилов и Нахимов мечтали лишь об одном: чтобы штурм последовал как
можно позже, когда Тотлебен успеет произвести хоть часть своих работ. Штурма
не последовало, но 5 октября 1854 года с восходом солнца загремела страшная
"первая" бомбардировка с суши, а спустя несколько часов - и с моря, из самых
усовершенствованных орудий морской артиллерии того времени. Три адмирала -
Нахимов, Корнилов, Истомин - с рассвета руководили ответным огнем русских
батарей и объезжали бастионы. На пятом бастионе в этот день Корнилов и
Нахимов встретились и долго там пробыли вместе под адским огнем неприятеля.
"На 5-м бастионе мы нашли Павла Степановича Нахимова, который
распоряжался на батареях как на корабле; здесь, как и там, он был в сюртуке
с эполетами, отличавшими его от других во время осады... - пишет
сопровождавший Корнилова в этот день и час его флаг-офицер Жандр. -
Разговаривая с Павлом Степановичем, Корнилов взошел на банкет у исходящего
угла бастиона, и оттуда они долго следили за повреждениями, наносимыми
врагам нашей артиллерией; ядра свистели около, обдавая нас землей и кровью
убитых, бомбы лопались вокруг, поражая прислугу орудий"; Затем Корнилов
отправился на другие бастионы. Корнилов был смертельно ранен ядром в
двенадцатом часу дня на Малаховом кургане. Огонь уже ослабевал,
бомбардировка подходила к концу, когда Нахимов узнал роковую весть...
Капитан Асланбеков рассказывает, как он вечером, узнав о гибели Корнилова,
поехал поклониться его праху и, войдя в зал, увидел Нахимова, который плакал
и целовал мертвого товарища.
***
Из четырех человек, организовавших защиту Севастополя, ураганная
бомбардировка 5(17) октября 1854 года унесла одного. Замены ему, которая
извне вступила бы в эту маленькую группу, не было ни тогда, ни впоследствии.
Вообще этой былой четверке суждено было отныне уменьшаться, но не сменяться
и не пополняться в личном составе. Осталось трое - Нахимов, Тотлебен,
Истомин, и роль фактического начальника, вождя, "хозяина Севастополя"
перешла непосредственно к Нахимову. С этого времени он работал и за себя, и
за Корнилова.
Но роль Нахимова и этой маленькой группы его товарищей все-таки не будет
ясна, если мы не напомним читателю о том, до какой степени они были лишены
поддержки со стороны всего центрального аппарата армии и военного
министерства. |
