Утром в понедельник 10 (22) сентября, спустя два дня после Альмы, когда
во французской и аглийской армиях многие были убеждены в неминуемости
немедленного победоносного нападения на Северную сторону, сэр Джон Бэргойн,
английский генерал, явился к главнокомандующему английской армии лорду
Раглану и подал совет воздержаться от нападения на Северную сторону, а
двинуться к Южной стороне. Раглан сам не решил ничего, а послал Бергойна к
французскому главнокомандующему, маршалу Сент-Арно, в руки которого таким
образом и перешла в этот момент судьба Севастополя.
Многие французские генералы советовали немедленно напасть на Северную
сторону. Но тяжко больной, распростертый на кушетке Сент-Арно (ему
оставалось жить еще ровно семь дней), выслушав сэра Джона Бэргойна, сказал:
"Сэр Джон прав: обойдя Севастополь и напав на него с юга, мы будем иметь все
наши средства в нашем распоряжении при посредстве гаваней, которые находятся
в этой части Крыма и которых у нас нет с этой (Северной) стороны".
Жребий был брошен. Английские, французские, турецкие батальоны,
эскадроны, батареи потянулись бесконечной лентой от лежавшей перед ними
совсем беззащитной Северной стороны к югу.
Сами защитники Севастополя не переставали дивиться этой грубой ошибке
французского и английского верховного командования и благодарить судьбу за
эту совершенно нежданную, негаданную милость. "Знаете? Первая просьба моя к
государю по окончании войны - это отпуск за границу: так вот-с, поеду и
назову публично ослами и Раглана и Канробера", - так сказал Нахимов,
вспоминая в разговоре с генералом Красовским уже спустя несколько месяцев об
этих грозных днях, наступивших сейчас же после отступления русских войск от
альминских позиций.
Штурма и взятия Севастополя сейчас же после Альмы ожидали буквально с
часу на час.
Главнокомандующий распорядился оставить в Севастополе совсем слабый
гарнизон (8 резервных батальонов и небольшое количество матросов), а сам со
всей своей армией вышел из города, где пробыл три дня - с 9(21) до 12(24)
сентября, и 13(25) пошел к Бельбеку. Адмирал Нахимов не одобрял этого
движения и назвал его "игрой в жмурки".
Итак, отброшенная от Альмы, русская армия отступала к Бельбеку. Князь
Меншиков немедленно приказал Корнилову командовать на Северной части города,
а Нахимову - на Южной. Положение казалось совсем отчаянным. Севастополь мог
быть взят в ближайшие дни. Нахимов заявил главнокомандующему, что он без
колебаний умрет, защищая Севастополь, но вовсе не считает себя, адмирала,
способным к самостоятельному командованию на сухом пути и с готовностью
подчинится кому-либо более подходящему, кого Меншиков назначит командовать
на Южной стороне города. Но Меншиков подтвердил свое решение и приказал
Нахимову принять назначение.
Нахимов повиновался.
Но как только союзная армия неожиданно для русского командования отошла
от Северной стороны и обложила Южную, Нахимов упросил Корнилова взять на
себя командование, а сам сделался его помощником.
Собственно, когда отступавшая русская армия была уведена Меншиковым в
долину Бельбека, то Севастополь был брошен буквально на произвол судьбы.
Когда Меншиков, как сказано, перед своим отъездом из Севастополя призвал
Корнилова и объявил, что назначает его командиром войск Северной стороны
Севастополя, а Нахимова - командиром Южной, то Корнилов ответил, что если
армия уводится прочь, то ведь не может Севастополь держаться горстью
моряков. Но Меньшиков был непреклонен.
Спасли Севастополь в этот момент от непосредственной гибели, во-первых,
грубые ошибки союзного верховного командования, не решившегося на
немедленную атаку, а во-вторых, три человека: Корнилов, Тотлебен, Нахимов.
Тут не место подробно говорить ни об этих ошибках неприятельских вождей -
Сент-Арно, Канробера и лорда Раглана, ни о великом подвиге Тотлебена,
которым так восхищался, как гениальным инженером, даже неприятель, ни о
стойкости, уже нечеловеческой энергии и доблести Корнилова - мы тут ставим
себе задачей проследить лишь индивидуальную роль Нахимова.
Меншиков, уходя и уводя прочь армию, сделал, в сущности, еще одно дело,
которое могло бы подкосить оборону в корень, если бы Корнилов и Нахимов не
были Корниловым и Нахимовым, а были бы средними адмиралами или генералами,
которые завели бы ссоры и пререкания: ведь оба они были оставлены с равными
правами, и старшими над ними Меншиков не назначил, в сущности, никого.
Старшим по чину, правда, был Моллер, командующий войсками в Севастополе, но
мы увидим сейчас, как Нахимов с ним распорядился.
Тут дело решилось быстро: как только обнаружилось, что неприятель
двинулся вовсе не на Северную сторону, а на Южную, Нахимов заявил, что он
хоть и старше годами и службой, но подчинится Корнилову. Это сохранило
полное единство командования в брошенном на произвол судьбы в самый опасный
момент городе. Нужно тут же сказать, что в эти первые дни - от Альмы до 14
сентября, когда он приказал потопить часть русского флота, то есть то, что
было ему дороже жизни, Нахимов был в самом мрачном состоянии духа. Это
говорят нам все источники. Он глядел вечерами из окон дома, где жил
Корнилов, на Мекензиеву гору и видел то бесчисленные огни английских и
французских биваков, то медленное движение вражеских масс, все идущих и
идущих с Мекензиевой горы в долину Черной речки.
Нахимов уже тогда не верил в возможность спасти Севастополь. Он и позже в
это не верил, хотя и пытался скрыть это чувство, чтобы не обескуражить
бойцов. Еще пока рядом был его друг Корнилов, которого он открыто ставил
выше себя, Нахимов редко-редко и притом в совсем малой и близкой компании
позволял проявляться овладевавшему им порой в эти сентябрьские дни чувству,
близкому к отчаянию. Но когда Корнилова не стало, никому уже не пришлось
наблюдать Нахимова в таком ужасном состоянии. Он знал, что после кровавого
дня, 5 октября, у матросов и солдат, защищающих Севастополь, не осталось
никого, кроме него и Тотлебена, - может быть, еще впоследствии Истомина, С.
Хрулева, А. Хрущева, Васильчикова, - кому они, матросы и солдаты,
сколько-нибудь верили бы среди высшего командного состава, потому что
многочисленные герои из рядовых, герои из низших офицеров были известны лишь
своим ротам, своим бастионам, своим ложементам, и не в их руках власть над
всей обороной, не в их руках жизнь и смерть тысяч, не в их руках участь
осажденного города. Доверие именно к начальству - это такая моральная сила,
которую ничто решительно на войне заменить не может.
После гибели Корнилова Тотлебен дал окончательно обороне Севастополя
материальную оболочку, а Нахимов вдохнул в нее душу - так говорили потом
уцелевшие севастопольцы. Тот, кто стал на место павшего Корнилова и должен
был его заменить, уже не считал себя вправе поддаваться даже минутной
слабости. В эти двадцать семь дней Корнилов и его три товарища показали, как
возможно выйти из невозможного положения, а, начиная с 5 октября, Нахимов,
сделал для всех ясным, что Корнилов оставил по себе наследника.
Работа Корнилова, Тотлебена, Нахимова, Истомина, начиная от ухода
Меншикова с армией, была самая кипучая. Неизвестно было, когда спали, когда
ели эти люди. Тотлебен возводил свои гениальные сооружения, Корнилов
вооружал бастионы, Нахимов ставил моряков на сухопутную службу. Нужно было
затопить части флота, чтобы он не достался неприятелю и чтобы загромоздить
прибрежное дно бухты.
|
